«Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». Девиз всех трудяг, воспитанных в еще совковом режиме и бич чуть менее чем всех моих ровесников.
До сегодняшнего дня я думала, что эти слова о том, что лени надо говорить «нет!» и бежать: учиться, трудиться и еще какое-нибудь «-иться».
Это полная чушь.
Все, что мы можем сделать сегодня, необходимо делать сегодня, прямо сейчас, в эту самую секунду. Потому что никто не гарантирует, что завтра ты или твои родные, как обычно, проснутся в своих постелях.
Я мечтала о том, как бабушка увидит, как я закончу школу. Представляла, как будет переживать, пока я буду сдавать экзамены (они с мамой собирались четыре раза съездить в Троице-Сергиеву лавру — молиться за меня заступнику всех учащихся в каждый из четырех дней моих ЕГЭ). Как бы она ворчала, наверное, если бы я провалилась, сказала бы что-то вроде: «ну, я же тебе говорила...» Но конечно, если бы я поступила, она заявила бы, что ничуть во мне не сомневалась.
Мы с ней иногда перешучивались на эту тему. Она всегда говорила: «Дожить бы хоть до того, как ты поступишь в свою медицину, а там уже и помирать можно», — а я отмахивалась: «Да ты еще меня замуж выдашь и детей моих увидишь».
Не выдала. Не посмотрела. Даже до порога школы не проводила — каких-то шесть недель!
Она даже не видела ни одного моего парня, которые, по ее мнению, «штабелями вокруг меня должны падать» — то ли по своей неловкости, то ли по стеснению, то ли за отсутствием должного окружения... Короче, у меня не было шанса с кем-нибудь на свидания бегать.
И поэтому — Боже! — как я счастлива, что у бабушки есть вторая внучка, на чьей свадьбе она гуляла и чью дочь крестила в позапрошлую субботу (всего десять дней назад у нее были силы отстоять службу и после этого еще и в гости пойти на полдня!). И как мне жаль, что Варюшка не будет знать, какая сильная и добрая у нее была прабабка и какую куриную лапшу она могла заделать.
Я счастлива, что в свой последний Новый год бабушка не осталась одна: почти всегда она справляла Новый год одна, в то время как мы с мамой и папой уезжали к папиной семье. Бабушка никогда не была против, она всегда говорила: «Езжайте-езжайте, за меня не беспокойтесь, посижу спокойно дома, телевизор посмотрю, с подружками по телефону поболтаю...»
Но в последний Новый год (я тогда уехала к подругам) она наверняка была звездой! Ма к себе своих друзей пригласила, и они наконец-то смогли воочию увидеть, кто им все время через маму такие вкусности к праздникам пересылал.
Я счастлива, что мы втроем: я, мама и бабушка — успели попутешествовать. Мы были в Риме и в Венеции, нашей с бабушкой сказке. Ну, ее и моей по отдельности. Мы когда-то планы строили, ба говорила: «Соберу я денег и отправлю вас со Светой в Италию», — а я возражала: «Ну, здрас-сте, а ты что? Ну уж, с нами поедешь — вдвоем с мамой мы еще напутешествуемся. Что скажешь? Как насчет Венеции?..» Побывали в Венеции — Бог помиловал — и в Риме тоже.
Бабушка была так счастлива, что не захотела больше никуда ехать, говорила: «Девочки, мне так в Италии понравилось, что я ничем другим перебивать это пока не хочу». Мы с мамой смеялись и говорили, что, когда бабулю отпустит Италия, свозим ее в Стамбул, город, в который к тому моменту мы обе успели беззаветно влюбиться. «Ты должна обязательно попробовать тамошнюю баранину!» — говорили мы, и один Бог знает, как я жалею, что мы не настояли, не выкроили время и не свозили туда бабушку.
Я счастлива, что на позапрошлый Новый (в который ба тоже не осталась одна — впервые за долгое время) мама подарила бабушке планшет. Ой, как она на нас ругалась! «Какие траты на меня!» — она не терпела когда на нее тратили много денег. (Она была готова мне отдать последний кусочек колбасы со своего бутерброда, хотя мы не в СССР, у нас в стране плохого много, но продукты в наличии: припечет мне, сгоняю и за колбасой!)
Бабушка смотрела на этот планшет и заявила, что все равно не умеет им пользоваться, поэтому отдает его одной из нас. Мы со вздохом переглянулись: у нас у обеих уже были свои. Я не уверена, но по-моему, мы втроем тогда начали плакать.
Я счастлива, что в понедельник Елена Николаевна отругала меня за то, что я сопливая в школу хожу — это натолкнуло маму на мысль, что меня можно оставить дома. Бабушка весь понедельник ужасно себя чувствовала, мама понимала, к чему это идет. Мы пригласили к десяти утра отца Дмитрия, маминого духовника, чтобы он причастил бабушку. Мама сказала, что раз уж я не пойду в школу, то я могу его встретить, и ей не придется волноваться хотя бы об этом.
Мама договорилась с Валентиной, сиделкой, присматривавшей за бабушкой после операции, чтобы та приходила к нам снова со среды. Мама собиралась во вторник поехать в больницу выбивать место для бабушки, чтобы ее могли там кормить через капельницу — от любой еды ба тошнило, и она осунулась так, что я одной рукой могла поднять обе ее ноги.
Мы с мамой решили, что главное — переждать эту ночь, поэтому договорились дежурить по очереди: я — до полтретьего (раз уж мне легко не спать), мама — остальное время. Я пыталась отправить маму спать пораньше, но не получилось, все равно легла в пол-одиннадцатого.
Я сидела у бабушки, холод был просто собачий (окно было — настежь, дверь — полуоткрыта), но бабушке все равно было жарко. Несколько раз ее тошнило, но в основном она лежала нормально. В два часа она сказала, что хочет в туалет. Я обрадовалась: она пила ужасно много, но за сутки не смогла в туалет сходить ни разу. Говорит: «Помоги встать». Я пытаюсь, она приподнимается, спускает ноги...
И распласталась. Глаза смотрят мимо меня, не двигаются. Рот полуоткрыт: такая зияющая черная щель, куда западают губы и щеки. Я не могу услышать, дышит ли она.
Я даже не сразу сообразила, что делать. Просто звала ее, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Попыталась уложить, как раньше — слишком тяжелая.
Побежала к маме, разбудила. Испугалась очень, что она сейчас запаникует, и я не смогу ни ее успокоить, ни бабушке помочь, но мама впервые за долгое время напомнила мне, что хоть она общается со мной, как с равной, но я все равно еще ребенок. А она нет.
У нее был такой спокойный голос! Ма просто спросила, что произошло, попыталась поговорить с бабушкой, сказала звонить в скорую. Ба начала приходить в себя, когда рядом оказалась мама: сказала, что ей страшно и что она очень нас любит...
Приехали доктора. Вкололи что-то. Бабушка ожила, даже поинтересовалась, что именно вкололи, и почему именно это, а не другое.
Рассказали врачу, что да как; мама поделилась, что не хочет чувствовать себя так, будто не все сделала, поэтому она и хочет отвезти бабушку в больницу, но если речь идет о том, что сделать ничего нельзя, то лучше бы она осталась дома, в родных стенах, с любящей семьей до конца. Врач сказала, что не нужно везти бабушку в больницу.
Мама отправила меня спать. Разбудила в шесть с чем-то (мне еще подумалось: рановато батюшку встречать). Дала в руки зеркало, попросила проверить, сама вызвала скорую во второй раз.
Зеркало не запотевало.
Приехали доктора.
Мама дала в руки молитв ослов и велела дочитать те молитвы, которые она не успела.
В коридоре на своем обычном месте стоят бабушкины уличные ботиночки, а в шкафу через стеклянные дверцы выглядывает ее телефон, планшет и черно-белая фотография на паспорт.