Suit up!
Название: «Философский пароход»
Автор: Deilume
Бета: Зарксис-кун
Тип: гет или даже скорее джен
Рейтинг: G
Жанр: скорее всего, бытовая зарисовка
Размер: мини
Посвящение: писалось ко дню рождения мамы, в качестве подарка
Мам, я очень тебя люблю.
Примечание автора: да, этот пароход, город и даже Трубецкой — все они существовали реально. Собственно, выдумкой являются лишь персонажи, принимающие непосредственное участие в действии.
Философский пароход.Александр целый день проводил на палубе; он мало ел, много пил, по большей части яблочный компот, и очень много читал, а читал он все: начиная с трактатов запрещенных советским режимом философов и заканчивая рукописями его коллег. «Коллегами» Александр называл не только профессоров философских наук, но и прочих академиков, и даже врачей, одним словом — всех оказавшихся на этом злосчастным (а может наоборот, счастливом?) пароходе «Обербургомистр Хакен» 29 сентября 1922 года. К тому же, Александр мог не спать целые сутки, так что, запасясь разного рода чтивом, он устроился на палубе и мог видеть то, что не видели прочие пассажиры «Философского парохода».
Например, он видел косяки серебристых рыб, шарахающиеся от огромной шумной махины, рассекающей волны Балтийского моря. Еще он замечал некоторые щепетильные ситуации, происходившие между членами одной семьи или пассажирами и моряками, когда они думали, что их никто не видит.
Разумеется, как тактичный человек, Александр старался не подслушивать, или, если он все-таки что-то слышал, то совершенно не подавать виду, что он знает некоторые чужие секреты.
Подобный образ жизни совершенно устраивал молодого профессора: за первые же часы своего пребывания на пароходе он прослыл безобидным чудаком, может, слишком наивным для своего возраста и рода деятельности; «коллеги» безо всякого опасения давали ему почитать свои журналы и записки, зная, что через пару часов получат свою рукопись обратно, в целости и сохранности; матросы отнеслись к нему по-братски, и даже капитан судна выказал ему свою благосклонность. Путешествие, в общем и целом, проходило тихо-мирно для Александра.
Это случилось поздним вечером. Было как раз такое время, когда все уже разбрелись по своим каютам и никто уже не появился бы до самого завтрака. Поэтому, тоненькая тень в сером платье показалась Александру скорее плодом его воображения, нежели реальным существом. Тень скользнула на палубу и постаралась спрятаться, слиться с другой, более объемной тенью, чтобы, как печально подумал профессор, больше никогда не появиться. Вдруг из дверей выскочил один из матросов — Мишаня, крепко сбитый, но удивительно прыткий молодой парень, насквозь пропитанный плакатами и лозунгами коммунизма. Пожалуй, этот самый Мишаня был единственный, кто смотрел на Александра косо. Просто он на всех пассажиров смотрел косо. Александр даже подозревал, что имей матрос такую власть, расстрелял бы он всех философов и прочих вольнодумцев. Но у Мишани такой власти не было, так что ему приходилось мириться с лояльным отношением капитана и большей части команды к «неугодной интеллигенции».
Так вот, матрос выскочил из дверей и ринулся наперерез тоненькой тени, которая в панике не знала, куда деваться. Мишаня схватил ее за руку и высветил фонариком: тенью оказалась молодая женщина лет двадцати пяти. Она была бела, как полотно. Матрос встряхнул ее и с какими-то победными нотками в голосе воскликнул:
— Ага! Безбилетница!
Как безбилетница могла оказаться на пароходе среди опальных ученых, Александр даже представить себе не мог. Либо это ошибка, и женщину, наверняка чью-то жену, приняли за кого-то другого, либо кто-то ей содействовал во время посадки на судно, что маловероятно. В любом случае, наверняка сейчас кто-нибудь придет и успокоит Мишаню, а то он, того и гляди, выкинет бедняжку за борт.
Женщина испуганно заозиралась и, наконец, увидела профессора. Она посмотрела на него с такой мольбой во взгляде, как на единственный путь спасения. Александру даже стало не по себе. Логика разбивалась о взгляд этой женщины, как полны о нос парохода. В голове зазвучал подозрительно четкий шепот: «За нее некому заступиться. Ты должен ей помочь.» И слова вырвались из уст Александра раньше, чем он отдал себе в этом отчет:
— Михаил, что вы делаете с моей невестой?
Мишаня подскочил и обернулся вокруг своей оси, а профессор уже направлялся к нему. Рукопись Трубецкого Александр аккуратно сложил обратно в папку, чтобы не помять. Мишаня, казалось, разрывался между тем, что ему диктовал коммунистический склад ума, и тем, что ему могло грозить от капитана в случае неуважения к симпатичным ему пассажирам. Похоже, проблемы насущные победили идеологию, и матрос отпустил женщину.
— Невестой? — в его голосе все еще звучало недовольное подозрение. — Что-то я ее раньше здесь не видел.
— А вы помните лица всех присутствующих на судне? — Александр позволил себе улыбнуться. — Вы и не могли ее видеть, к сожалению, Наташа страдает морской болезнью, так что она практически не выходила из каюты. Кажется, ей стало лучше, — он легонько приобнял ее за плечо, — по крайней мере, пока вы на нее не набросились.
Мишаня побагровел до самых корней волос, но опасность в его лице уже миновала. Женщина, осознав это, начала обмякать от облегчения и, если бы не рука Александра, придерживающая ее, наверняка упала бы. Молодой профессор медленно повел ее к каютам, надеясь, что его «невеста» не потеряет сознание прямо у него на руках. Откровенно говоря, сохранность рукописи Трубецкого волновала его едва ли не больше состояния случайной попутчицы. К счастью, женщина не собиралась терять сознания; она лишь оперлась на его плечо рукой и даже попыталась отстраниться, но Александр помешал ей сделать это, так как не был уверен в том, что она уже твердо стоит на ногах.
— Спасибо вам.
Голос этой женщины был тихим, но твердым, похожим на нежное звучание виолончели. Профессор не смог сдержать улыбки:
— Всегда пожалуйста.
Он не любил слова «не за что». Если человек кого-то благодарит, значит, есть за что благодарить. Они еще немного помолчали, и, в конце концов, женщина спросила:
— А откуда вы узнали?
— Узнал? — не понял Александр. — Что узнал?
— Как меня зовут.
— Ах, это! — Он рассмеялся, непроизвольно обняв женщину чуть покрепче. — Не поверите, но это совершенное совпадение!
Женщина тоже рассмеялась, легко и мягко, и, казалось, расслабилась окончательно. Александр с улыбкой продолжал:
— Надеюсь, вы не откажитесь погостить у меня до конца плавания?
— Не могу, к сожалению, — она посмотрела на него с благодарностью, но голос ее был мягко-категоричен. — Я вовсе не хочу вас стеснять.
— Ну что вы! что вы! Вы вовсе меня не стесните! И я вас тоже стеснять не буду: я в своей каюте появляюсь весьма редко и на крайне непродолжительные сроки, так что вы можете расположиться там, как вам угодно.
— Вы не понимаете. — Она тяжело вздохнула и слегка пожевала губами. — дело в том, что я здесь с маленьким сыном.
— Тем более. — Александр остановил ее и посмотрел ей в глаза со всей серьезностью, на которую был способен. — Я не знаю, как вы попали на судно, одна, без мужа, и где вы прятались до сегодняшнего дня, но ребенок не взрослый, ему нельзя терпеть неудобства.
Наталья смотрела ему в глаза очень долго, не мигая. В конце концов, она отвернулась и вновь оперлась на руку профессора, давая понять, что он может ее повести. Кажется, она плакала. Но даже если и так, голос ее все равно оставался твердым.
— Пожалуйста, пройдемте к трюму — мой сын сейчас там.
— Как вам будет угодно.
До трюма они шли медленно, едва ли не прогулочным шагом. Казалось, Наталья специально медлила, раздумывая над ситуацией. В такие моменты Александр сжимал ее плечо чуть крепче, будто показывая: «Я надежный человек. Вы можете на меня положиться.» Сам профессор не считал себя человеком чересчур сердобольным, не способным пройти мимо обделенного или обиженного, просто он мог сделать все, что угодно, пока это не было ему в тягость. Поселить женщину с ребенком в каюте, где он сам бывал всего пару раз, ему в тягость не было. А еще ему было любопытно. Он понимал, что спрашивать об этом чрезвычайно нетактично, но вопрос так и просился сорваться с языка, так что Александр вообще предпочитал молчать — боялся проговориться. Наталья заговорила первой:
— Вам, наверное, не терпится узнать, как и почему я здесь оказалась.
— Ну, вы вовсе не обязаны...
— Я сбежала из дома. В частности от мужа. — Она помолчала и добавила: — Вы осуждаете меня?
— Нет, — слишком быстро ответил Александр и вздохнул. — Но стоило ли забирать ребенка у отца?
— Не думаю, что человека, которого собственный сын всю жизнь называет по имени, можно назвать отцом. Он даже не забрал меня из роддома.
— Он бил вас?
— Нет, не бил. Его просто не было. А еще он страстный поклонник советского режима. Верит в светлое будущее, борется за права женщин и детей... — Наталья презрительно фыркнула. — Видите, «права женщин и детей», а жене приходится на учебу с ребенком бегать.
— Вы учитесь?
— Училась. Врачом хотела быть.
— А сейчас не хотите?
Наталья не ответила, она продолжала говорить о муже.
— Понимаете, не могу я так жить — с человеком, у которого стерли индивидуальность. «Все люди равны». Все люди — разные! А он говорит лозунгами и штампами, приезжая домой раз в неделю. Он ругает меня, когда я рисую картины с целующимися любовниками, недоволен, когда я читаю Владику сказки про царей и царевен. Да он бесится, когда читаю я сама! Говорит, что «эти мои книжонки» — рассадник капиталистических идей! А как узнает, что я с учеными сбежала, так ведь без меня же добьется развода, и имя мое еще с грязью смешает!..
Она все говорила, и говорила, и говорила... Александр слушал, не перебивая. Впервые в жизни у этой женщины появилась возможность высказать все, что накипело; кто он такой, чтобы прерывать ее?
Постепенно Наталья успокоилась. Она начала говорить тише, так что Александру пришлось склониться к ней, чтобы услышать ее слова.
— Я узнала о «Философском пароходе» от одного профессора, преподававшего у нашей группы. Он пригласил меня на чай и рассказал мне, что его высылают в Штеттин, и я уговорила его взять меня с собой. Знали бы вы, как я рыдала там... Кажется, от моих слез чай стал совсем соленым, и он пообещал, что сделает все, что сможет. И вот — мы с сыном в трюме парохода, где нам нудно продержаться целые сутки...
Она резко смолкла, будто у нее кончился завод. Дальше они опять шли молча. Они все спускались и спускались, так что Александру на миг показалось, что внизу их ждет самый ад. Он мотнул головой, прогоняя мрачны мысли: сейчас ему нужно успокоить волнующуюся женщину, ему нельзя бояться.
Внизу лестницы, ведущей в трюм, стоял мальчик, удивительно похожий на Наталью, просто маленькая копия. Александр даже представить не мог, что в создании этого человечка принимал участие какой-то посторонний мужчина: на личике ребенка не было ни одной незнакомой черты. Те же зеленые глаза, те же брови вразлет, те же светлые вьющиеся волосы. Ее сын оказался не таким маленьким, как себе представлял профессор, мальчишке можно было дать все восемь лет. Он был тщательно укутан в какое-то подобие пледа и едва стоял на ногах от усталости и холода. Но как только мальчик увидел мать, он выпрямился и широко ей улыбнулся, а когда она бросилась к нему и упала рядом с ним на колени, он обнял ее и начал успокаивающе гладить ее по голове. Александр был поражен тем, как сын успокаивал мать, которая вдруг сама разревелась, как ребенок, у него на плече. Александр подошел и мягко поднял Наталью с колен, а сам тем временем серьезно взглянул на мальчика.
— Александр Андреевич, — протянул он руку, которую тут же крепко пожали маленькие холодные пальчики.
— Владислав Олегович, — серьезно ответил сын Натальи. Александр всеми силами подавил улыбку.
— Владислав, надеюсь, вы согласитесь с тем, что вашей матушке и вам будет гораздо комфортнее провести остаток путешествия в моей каюте, разумеется, с тем условием, что я нисколько вас не потревожу. Вы еще успеете выспаться до того момента, как мы прибудем Штеттин.
Владик серьезно задумался над этим предложением, потом он посмотрел на мать, видимо, оценивая ее состояние (такая забота не могла вновь не поразить Александра). В конце концов, мальчик кивнул. Профессор продолжил:
— В таком случае, позвольте проводить вас.
Придерживая обессиленную Наталью, он взял Владика за руку и повел их наверх, прочь из этого холодного ада.
***
Александр, молодой профессор философских наук, знал много. Он знал, что все науки мира можно разделить в зависимости от того, на какую часть человеческого разума они опираются; он знал, что δισσοὶ λόγοι — один из самых очевидных и распространенных способов построения речи — появился сравнительно позже остальных; он знал, что именно благодаря рефлексии люди могут избегать ошибок как своего прошлого, так и прошлого вообще, общечеловеческого; он знал, что рано или поздно коммунизм изживет сам себя — потому что какое бы светлое будущее не обещали вожди, эта система будет насилием над деструктивной человеческой природой. Но он многого еще не знал.
Например, он не знал, что перед тем, как сойти на польскую землю, он предложит Наталье продолжить притворяться его невестой, так как самостоятельно ей будет очень сложно устроить свою жизнь. Он не знал, что они станут лучшими друзьями, переедут в Берлин, и там Наталья продолжит свое обучение медицине. Он не знал, что в итоге Наталья окажется права на счет своего мужа — через полгода он пришлет ей письмо, в котором расскажет об их разводе, о своей новой чудесной жене, настоящей коммунистке, Александр не знал, что после Наталья проплачет всю ночь.
И уж тем более он не знал, что, когда он сделает ей предложение, первым отреагирует Владик со словами:
«Ну наконец-то! Я-то уж боялся, что не доживу!»
Александр не знал, что Владик ни разу не назовет его «папой», но всю свою жизнь, до глубокой старости будет звать его «отцом». И он не знал, что у него никогда не будет своих детей.
Александр не знал, что в тридцать девятом году Гитлер объявит войну против всех, что от концлагеря их спасут светлые волосы и глаза, а так же его положение заслуженного доктора философских наук и ее должность главхирурга одной из лучших столичных клиник. Он не знал, что его сын станет бороться против фашистского режима, влюбится в чудесную девушку, и чуть не погибнет во время бомбардировки, оставшись без глаза и руки. Он не знал, что его сын со своей красавицей-женой все равно будут счастливы как никогда.
Александр не знал, что его похоронят в семьдесят третьем, что на его поминках Наталья и Владик будут смешить их друзей, вспоминая разные веселые случаи из жизни, что студенты с нежностью будут вспоминать, как их профессор легко относился к экзаменам, и как он мог завалить так, что все до конца жизни будут помнить и смеяться. Он не знал, что в восемьдесят седьмом его жену похоронят на том же участке, что и его. Он не знал, что оба они умрут абсолютно счастливыми.
Сейчас молодой профессор укрыл Наталью и Владика теплым одеялом, предварительно напоив их яблочным компотом. Сам Александр не хотел спать, поэтому он вернулся на палубу вместе с рукописью Трубецкого. Буквы скакали перед его глазами, отказываясь собираться в осмысленные фразы, а внутри царило какое-то радостное возбуждение.
Тридцатого сентября 1922 года пароход «Обербургомистр Хакен», так же известный как «Философский пароход», прибыл в Штеттин.
Автор: Deilume
Бета: Зарксис-кун
Тип: гет или даже скорее джен
Рейтинг: G
Жанр: скорее всего, бытовая зарисовка
Размер: мини
Посвящение: писалось ко дню рождения мамы, в качестве подарка
Мам, я очень тебя люблю.
Примечание автора: да, этот пароход, город и даже Трубецкой — все они существовали реально. Собственно, выдумкой являются лишь персонажи, принимающие непосредственное участие в действии.
Философский пароход.Александр целый день проводил на палубе; он мало ел, много пил, по большей части яблочный компот, и очень много читал, а читал он все: начиная с трактатов запрещенных советским режимом философов и заканчивая рукописями его коллег. «Коллегами» Александр называл не только профессоров философских наук, но и прочих академиков, и даже врачей, одним словом — всех оказавшихся на этом злосчастным (а может наоборот, счастливом?) пароходе «Обербургомистр Хакен» 29 сентября 1922 года. К тому же, Александр мог не спать целые сутки, так что, запасясь разного рода чтивом, он устроился на палубе и мог видеть то, что не видели прочие пассажиры «Философского парохода».
Например, он видел косяки серебристых рыб, шарахающиеся от огромной шумной махины, рассекающей волны Балтийского моря. Еще он замечал некоторые щепетильные ситуации, происходившие между членами одной семьи или пассажирами и моряками, когда они думали, что их никто не видит.
Разумеется, как тактичный человек, Александр старался не подслушивать, или, если он все-таки что-то слышал, то совершенно не подавать виду, что он знает некоторые чужие секреты.
Подобный образ жизни совершенно устраивал молодого профессора: за первые же часы своего пребывания на пароходе он прослыл безобидным чудаком, может, слишком наивным для своего возраста и рода деятельности; «коллеги» безо всякого опасения давали ему почитать свои журналы и записки, зная, что через пару часов получат свою рукопись обратно, в целости и сохранности; матросы отнеслись к нему по-братски, и даже капитан судна выказал ему свою благосклонность. Путешествие, в общем и целом, проходило тихо-мирно для Александра.
Это случилось поздним вечером. Было как раз такое время, когда все уже разбрелись по своим каютам и никто уже не появился бы до самого завтрака. Поэтому, тоненькая тень в сером платье показалась Александру скорее плодом его воображения, нежели реальным существом. Тень скользнула на палубу и постаралась спрятаться, слиться с другой, более объемной тенью, чтобы, как печально подумал профессор, больше никогда не появиться. Вдруг из дверей выскочил один из матросов — Мишаня, крепко сбитый, но удивительно прыткий молодой парень, насквозь пропитанный плакатами и лозунгами коммунизма. Пожалуй, этот самый Мишаня был единственный, кто смотрел на Александра косо. Просто он на всех пассажиров смотрел косо. Александр даже подозревал, что имей матрос такую власть, расстрелял бы он всех философов и прочих вольнодумцев. Но у Мишани такой власти не было, так что ему приходилось мириться с лояльным отношением капитана и большей части команды к «неугодной интеллигенции».
Так вот, матрос выскочил из дверей и ринулся наперерез тоненькой тени, которая в панике не знала, куда деваться. Мишаня схватил ее за руку и высветил фонариком: тенью оказалась молодая женщина лет двадцати пяти. Она была бела, как полотно. Матрос встряхнул ее и с какими-то победными нотками в голосе воскликнул:
— Ага! Безбилетница!
Как безбилетница могла оказаться на пароходе среди опальных ученых, Александр даже представить себе не мог. Либо это ошибка, и женщину, наверняка чью-то жену, приняли за кого-то другого, либо кто-то ей содействовал во время посадки на судно, что маловероятно. В любом случае, наверняка сейчас кто-нибудь придет и успокоит Мишаню, а то он, того и гляди, выкинет бедняжку за борт.
Женщина испуганно заозиралась и, наконец, увидела профессора. Она посмотрела на него с такой мольбой во взгляде, как на единственный путь спасения. Александру даже стало не по себе. Логика разбивалась о взгляд этой женщины, как полны о нос парохода. В голове зазвучал подозрительно четкий шепот: «За нее некому заступиться. Ты должен ей помочь.» И слова вырвались из уст Александра раньше, чем он отдал себе в этом отчет:
— Михаил, что вы делаете с моей невестой?
Мишаня подскочил и обернулся вокруг своей оси, а профессор уже направлялся к нему. Рукопись Трубецкого Александр аккуратно сложил обратно в папку, чтобы не помять. Мишаня, казалось, разрывался между тем, что ему диктовал коммунистический склад ума, и тем, что ему могло грозить от капитана в случае неуважения к симпатичным ему пассажирам. Похоже, проблемы насущные победили идеологию, и матрос отпустил женщину.
— Невестой? — в его голосе все еще звучало недовольное подозрение. — Что-то я ее раньше здесь не видел.
— А вы помните лица всех присутствующих на судне? — Александр позволил себе улыбнуться. — Вы и не могли ее видеть, к сожалению, Наташа страдает морской болезнью, так что она практически не выходила из каюты. Кажется, ей стало лучше, — он легонько приобнял ее за плечо, — по крайней мере, пока вы на нее не набросились.
Мишаня побагровел до самых корней волос, но опасность в его лице уже миновала. Женщина, осознав это, начала обмякать от облегчения и, если бы не рука Александра, придерживающая ее, наверняка упала бы. Молодой профессор медленно повел ее к каютам, надеясь, что его «невеста» не потеряет сознание прямо у него на руках. Откровенно говоря, сохранность рукописи Трубецкого волновала его едва ли не больше состояния случайной попутчицы. К счастью, женщина не собиралась терять сознания; она лишь оперлась на его плечо рукой и даже попыталась отстраниться, но Александр помешал ей сделать это, так как не был уверен в том, что она уже твердо стоит на ногах.
— Спасибо вам.
Голос этой женщины был тихим, но твердым, похожим на нежное звучание виолончели. Профессор не смог сдержать улыбки:
— Всегда пожалуйста.
Он не любил слова «не за что». Если человек кого-то благодарит, значит, есть за что благодарить. Они еще немного помолчали, и, в конце концов, женщина спросила:
— А откуда вы узнали?
— Узнал? — не понял Александр. — Что узнал?
— Как меня зовут.
— Ах, это! — Он рассмеялся, непроизвольно обняв женщину чуть покрепче. — Не поверите, но это совершенное совпадение!
Женщина тоже рассмеялась, легко и мягко, и, казалось, расслабилась окончательно. Александр с улыбкой продолжал:
— Надеюсь, вы не откажитесь погостить у меня до конца плавания?
— Не могу, к сожалению, — она посмотрела на него с благодарностью, но голос ее был мягко-категоричен. — Я вовсе не хочу вас стеснять.
— Ну что вы! что вы! Вы вовсе меня не стесните! И я вас тоже стеснять не буду: я в своей каюте появляюсь весьма редко и на крайне непродолжительные сроки, так что вы можете расположиться там, как вам угодно.
— Вы не понимаете. — Она тяжело вздохнула и слегка пожевала губами. — дело в том, что я здесь с маленьким сыном.
— Тем более. — Александр остановил ее и посмотрел ей в глаза со всей серьезностью, на которую был способен. — Я не знаю, как вы попали на судно, одна, без мужа, и где вы прятались до сегодняшнего дня, но ребенок не взрослый, ему нельзя терпеть неудобства.
Наталья смотрела ему в глаза очень долго, не мигая. В конце концов, она отвернулась и вновь оперлась на руку профессора, давая понять, что он может ее повести. Кажется, она плакала. Но даже если и так, голос ее все равно оставался твердым.
— Пожалуйста, пройдемте к трюму — мой сын сейчас там.
— Как вам будет угодно.
До трюма они шли медленно, едва ли не прогулочным шагом. Казалось, Наталья специально медлила, раздумывая над ситуацией. В такие моменты Александр сжимал ее плечо чуть крепче, будто показывая: «Я надежный человек. Вы можете на меня положиться.» Сам профессор не считал себя человеком чересчур сердобольным, не способным пройти мимо обделенного или обиженного, просто он мог сделать все, что угодно, пока это не было ему в тягость. Поселить женщину с ребенком в каюте, где он сам бывал всего пару раз, ему в тягость не было. А еще ему было любопытно. Он понимал, что спрашивать об этом чрезвычайно нетактично, но вопрос так и просился сорваться с языка, так что Александр вообще предпочитал молчать — боялся проговориться. Наталья заговорила первой:
— Вам, наверное, не терпится узнать, как и почему я здесь оказалась.
— Ну, вы вовсе не обязаны...
— Я сбежала из дома. В частности от мужа. — Она помолчала и добавила: — Вы осуждаете меня?
— Нет, — слишком быстро ответил Александр и вздохнул. — Но стоило ли забирать ребенка у отца?
— Не думаю, что человека, которого собственный сын всю жизнь называет по имени, можно назвать отцом. Он даже не забрал меня из роддома.
— Он бил вас?
— Нет, не бил. Его просто не было. А еще он страстный поклонник советского режима. Верит в светлое будущее, борется за права женщин и детей... — Наталья презрительно фыркнула. — Видите, «права женщин и детей», а жене приходится на учебу с ребенком бегать.
— Вы учитесь?
— Училась. Врачом хотела быть.
— А сейчас не хотите?
Наталья не ответила, она продолжала говорить о муже.
— Понимаете, не могу я так жить — с человеком, у которого стерли индивидуальность. «Все люди равны». Все люди — разные! А он говорит лозунгами и штампами, приезжая домой раз в неделю. Он ругает меня, когда я рисую картины с целующимися любовниками, недоволен, когда я читаю Владику сказки про царей и царевен. Да он бесится, когда читаю я сама! Говорит, что «эти мои книжонки» — рассадник капиталистических идей! А как узнает, что я с учеными сбежала, так ведь без меня же добьется развода, и имя мое еще с грязью смешает!..
Она все говорила, и говорила, и говорила... Александр слушал, не перебивая. Впервые в жизни у этой женщины появилась возможность высказать все, что накипело; кто он такой, чтобы прерывать ее?
Постепенно Наталья успокоилась. Она начала говорить тише, так что Александру пришлось склониться к ней, чтобы услышать ее слова.
— Я узнала о «Философском пароходе» от одного профессора, преподававшего у нашей группы. Он пригласил меня на чай и рассказал мне, что его высылают в Штеттин, и я уговорила его взять меня с собой. Знали бы вы, как я рыдала там... Кажется, от моих слез чай стал совсем соленым, и он пообещал, что сделает все, что сможет. И вот — мы с сыном в трюме парохода, где нам нудно продержаться целые сутки...
Она резко смолкла, будто у нее кончился завод. Дальше они опять шли молча. Они все спускались и спускались, так что Александру на миг показалось, что внизу их ждет самый ад. Он мотнул головой, прогоняя мрачны мысли: сейчас ему нужно успокоить волнующуюся женщину, ему нельзя бояться.
Внизу лестницы, ведущей в трюм, стоял мальчик, удивительно похожий на Наталью, просто маленькая копия. Александр даже представить не мог, что в создании этого человечка принимал участие какой-то посторонний мужчина: на личике ребенка не было ни одной незнакомой черты. Те же зеленые глаза, те же брови вразлет, те же светлые вьющиеся волосы. Ее сын оказался не таким маленьким, как себе представлял профессор, мальчишке можно было дать все восемь лет. Он был тщательно укутан в какое-то подобие пледа и едва стоял на ногах от усталости и холода. Но как только мальчик увидел мать, он выпрямился и широко ей улыбнулся, а когда она бросилась к нему и упала рядом с ним на колени, он обнял ее и начал успокаивающе гладить ее по голове. Александр был поражен тем, как сын успокаивал мать, которая вдруг сама разревелась, как ребенок, у него на плече. Александр подошел и мягко поднял Наталью с колен, а сам тем временем серьезно взглянул на мальчика.
— Александр Андреевич, — протянул он руку, которую тут же крепко пожали маленькие холодные пальчики.
— Владислав Олегович, — серьезно ответил сын Натальи. Александр всеми силами подавил улыбку.
— Владислав, надеюсь, вы согласитесь с тем, что вашей матушке и вам будет гораздо комфортнее провести остаток путешествия в моей каюте, разумеется, с тем условием, что я нисколько вас не потревожу. Вы еще успеете выспаться до того момента, как мы прибудем Штеттин.
Владик серьезно задумался над этим предложением, потом он посмотрел на мать, видимо, оценивая ее состояние (такая забота не могла вновь не поразить Александра). В конце концов, мальчик кивнул. Профессор продолжил:
— В таком случае, позвольте проводить вас.
Придерживая обессиленную Наталью, он взял Владика за руку и повел их наверх, прочь из этого холодного ада.
***
Александр, молодой профессор философских наук, знал много. Он знал, что все науки мира можно разделить в зависимости от того, на какую часть человеческого разума они опираются; он знал, что δισσοὶ λόγοι — один из самых очевидных и распространенных способов построения речи — появился сравнительно позже остальных; он знал, что именно благодаря рефлексии люди могут избегать ошибок как своего прошлого, так и прошлого вообще, общечеловеческого; он знал, что рано или поздно коммунизм изживет сам себя — потому что какое бы светлое будущее не обещали вожди, эта система будет насилием над деструктивной человеческой природой. Но он многого еще не знал.
Например, он не знал, что перед тем, как сойти на польскую землю, он предложит Наталье продолжить притворяться его невестой, так как самостоятельно ей будет очень сложно устроить свою жизнь. Он не знал, что они станут лучшими друзьями, переедут в Берлин, и там Наталья продолжит свое обучение медицине. Он не знал, что в итоге Наталья окажется права на счет своего мужа — через полгода он пришлет ей письмо, в котором расскажет об их разводе, о своей новой чудесной жене, настоящей коммунистке, Александр не знал, что после Наталья проплачет всю ночь.
И уж тем более он не знал, что, когда он сделает ей предложение, первым отреагирует Владик со словами:
«Ну наконец-то! Я-то уж боялся, что не доживу!»
Александр не знал, что Владик ни разу не назовет его «папой», но всю свою жизнь, до глубокой старости будет звать его «отцом». И он не знал, что у него никогда не будет своих детей.
Александр не знал, что в тридцать девятом году Гитлер объявит войну против всех, что от концлагеря их спасут светлые волосы и глаза, а так же его положение заслуженного доктора философских наук и ее должность главхирурга одной из лучших столичных клиник. Он не знал, что его сын станет бороться против фашистского режима, влюбится в чудесную девушку, и чуть не погибнет во время бомбардировки, оставшись без глаза и руки. Он не знал, что его сын со своей красавицей-женой все равно будут счастливы как никогда.
Александр не знал, что его похоронят в семьдесят третьем, что на его поминках Наталья и Владик будут смешить их друзей, вспоминая разные веселые случаи из жизни, что студенты с нежностью будут вспоминать, как их профессор легко относился к экзаменам, и как он мог завалить так, что все до конца жизни будут помнить и смеяться. Он не знал, что в восемьдесят седьмом его жену похоронят на том же участке, что и его. Он не знал, что оба они умрут абсолютно счастливыми.
Сейчас молодой профессор укрыл Наталью и Владика теплым одеялом, предварительно напоив их яблочным компотом. Сам Александр не хотел спать, поэтому он вернулся на палубу вместе с рукописью Трубецкого. Буквы скакали перед его глазами, отказываясь собираться в осмысленные фразы, а внутри царило какое-то радостное возбуждение.
Тридцатого сентября 1922 года пароход «Обербургомистр Хакен», так же известный как «Философский пароход», прибыл в Штеттин.
@темы: посвящение, путешествия, проза